ЛИТЕРАТУРА

КАБАКОВ М.
СУСЛОВИЧ Н.
КРАСНОВ А.
ПАНТЮХОВ И.
ПТИЦЫН А.
СЫСОЕВ В.
ДОВЫДЕНКО Л.
ШЕВЧЕНКО Ю.
ШУЛЕШОВА С.

главная > культура > искусство > литература

ЛИТЕРАТУРА

СУСЛОВИЧ НИКИТА

Не проста судьба моряка, по плечу далеко не каждому. Поэт Никита Суслович был моряком по призванию, по состоянию души. Без моря он себя не мыслил. Поэт видел ту красоту и величие стихии, которую не разглядеть с берега, ценил корабельное суровое братство, искренность и открытость душ своих друзей-моряков. В его стихах тесно переплелись мотивы моря, любви, морской дружбы, восхищение земной красотой, по которой вечно тоскует душа моряка. Они интересны и близки самому широкому кругу читателей, но особенно тем, кто мечтает о море.

Вот, что пишет о поэте Марк Кабаков — его друг и соратник.

Никита Суслович ушел из жизни, едва перешагнув порог пятидесятилетия. А ведь он был очень крепок физически: высок, статен, широкоплеч. В таких случаях говорят: «Раздарил себя людям». Так оно и было. Природа щедро одарила его, наделив редким даром поэтической импровизации, артистизмом, которому мог позавидовать любой профессионал, живительно приятным, звучным голосом.

Как здорово он читал стихи! Он был Поэтом. И если в расхожем мнении поэт — человек не от мира сего, то именно к числу таких людей принадлежал Никита Суслович. Он мог позвонить далеко за полночь: «Послушайте стихи, я их только что написал!» Мчаться за тридевять земель поздравить друга. Его дом напоминал порою постоялый двор: кто-то приезжал «на пару дней», кто-то останавливался «проездом в Сахалин»… Казалось, все его богатство заключено в знаменитом портфеле, который обычному человеку и поднять-то было нелегко: там лежали рукописи, книги, электробритва, полотенце, свежая рубашка, пакеты с молоком…

Я познакомился с Никитой Сусловичем зимой 1957 года: прочел во флотской газете «Страж Балтики» подборку стихов безвестного лейтенанта. Стихи привлекали внимание чеканностью формы, неподдельной взволнованностью. Десятки раз слышанные слова обретали иное звучание…

— Кто такой Суслович? — спросил я Риту Генкину. Она ведала в газете стихами, и, естественно, все пишущие балтийцы ее знали.

— Надо прежде его увидеть,— и Рита улыбнулась.

А через несколько дней, забежав на минуту в редакцию, я распахнул дверь, на которой было написано «Отдел культуры и быта», и увидел лейтенанта с румянцем во всю щеку, который, энергично жестикулируя, читал стихи. Вернее будет сказать, что вначале я его услышал. Голос наполнял собою комнату, рвался через форточки в чинную тишину Гвардейского проспекта… И еще изумило: Генкина была… единственным слушателем! Увидев меня, лейтенант прервал чтение и пошел навстречу, косолапо, носками внутрь, ставя ноги. Карие глаза сияли:

— Здравствуйте, товарищ капитан третьего ранга, я так много слышал о вас!

Похоже, он преувеличивал… Только потом я понял, что мой друг искренне рад каждому новому человеку и старается свою радость передать словами, этому человеку приятными. А тогда я протянул руку и сказал:

— Здравствуйте, Никита!

Так до конца его дней мы и оставались на «вы». С годами, когда разница в возрасте стала менее ощутима, пытались перейти на «ты», но из этого ровным счетом ничего не получилось… Через несколько дней Никита уже был моим гостем в коммунальной квартире на Морском бульваре. С канала тянуло запахом соли и водорослей, переговаривались корабли на рейде… Я попросил его что-либо прочесть. Он минуту подумал и негромко начал:

Облаков растрепанная грива,
Серый, непроснувшийся рассвет,
Проплывает по волнам залива
Надвое разорванный портрет.

Это были стихи о недобром сталинском времени, стихи, сделавшие автора вскоре известным не только на флоте… Они потрясли меня. Я до сих пор считаю стихотворение «Портрет» одним из наиболее ярких проявлений чувства, которое охватило нас после очистительной грозы XX съезда. Так ощущаешь себя после нескончаемой «автономки», когда наконец отдраивают рубочный люк и свежий ветер врывается в отсеки…

Никита Суслович с его энергией, природным даром трибуна как нельзя лучше вписывался в это бурное время. Помню, в тот же вечер он попросил и меня прочитать что-нибудь, и тут же принялся править, хватая то карандаш, то ручку, переставляя строки, вычеркивая… Это тоже было особенностью его натуры.

Беспомощный во всем, что касалось дел житейских, он мгновенно преображался, едва речь заходила о стихах. Трудно сосчитать, сколько поэтов из числа моряков обязаны ему своим становлением!

Нельзя сказать, чтобы мы виделись часто,— я служил инженером-механиком в одной из частей Тыла, Никита — помощником начальника политотдела по комсомолу бригады кораблей охраны района (сокращенно — ОВР). Встречались главным образом на занятиях Литературного объединения, да еще у меня дома, поскольку квартиры у вчерашнего выпускника политического училища, да еще холостяка, разумеется, не было.

Вскоре недалеко от Балтийска, в одной из частей авиации флота, стал служить хороший знакомый Никиты, старший лейтенант медицинской службы Анатолий Краснов. Краснов писал стихи, и немудрено, что мы подружились. Теперь Краснов, попадая в Балтийск, спешил ко мне, и мы вместе шли к Никите. С легкой руки поэта Николая Флерова нас стали называть «трое неразлучных»…

Стихам Сусловича той поры была свойственна жизнерадостность, ощущение бьющей через край силы:

Что ж, бушуй во все двенадцать баллов,
Вой, стальные тросы теребя.
Не дождешься ты ни просьб, ни жалоб,
Духом моряки сильней тебя!

И одновременно это стихи человека, который тонко чувствует красоту окружающего мира и передает ее своими, незаемными словами: «ночь идет, едва касаясь палуб тоненькими ножками дождя», «ручеек бежит, как жеребенок — звонконогий, легкий и живой…»

И вот ведь что удивляло: за плечами у Никиты Сусловича было далеко не легкое детство, ребенком он пережил страшные дни ленинградской блокады…

Он много и охотно выступал. Его уже знали моряки, стоило ему показаться — гул прокатывался по залу. Никита выходил из-за стола, отодвигал в сторону микрофон. И происходило чудо. О чем бы он ни говорил, какие бы стихи ни читал, было слышно, как муха пролетит. И так могло продолжаться часами! Он имел полное основание писать:

…они близки мне одинаково, и
счастлив я,
что нужен им,
что я стою
в матросском кубрике и —
пусть слова мои тихи —
идет корабль…
Собравшись в кубрике,
матросы слушают стихи.

Демократизм среды, в которой он воспитывался (родители — профессиональные актеры, в 17 лет он ученик слесаря на Кировском заводе), послужил причиной того, что ему были совершенно чужды самомнение, какая бы то ни было поза.

Еще курсантом он написал стихи с многозначительным названием «Рабочие»:

Да здравствуют люди,
Встающие рано,
К ним утро врывается гулом предместий,
Струею холодной воды из-под крана,
Скупыми словами последних известий!

Этими стихами ленинградское радио в течение нескольких лет открывало передачи с Дворцовой площади. Я знавал литераторов, для которых факт куда менее весомый был основанием для рассказов о своей значимости. О том же, что стихи Никиты в праздники звучат по радио, я узнал совершенно случайно. И то не от него.

И еще вспомнилось. Много лет спустя, на Иссык-Куле, я услышал песню. Ее пел, аккомпанируя себе на гитаре, бывший моряк-североморец:

Горизонта серая полоска
Да прибоя беспокойный гул…
Тоненькая русская березка
Встала на скалистом берегу.
Словно босоногая девчонка
Из родного дальнего села,
За матросской песнею вдогонку
К нам на берег солнечный пришла…

— Чьи слова? — спрашиваю.

— Народные…

На Балтике Никита участвовал в нескольких заграничных походах. Он побывал с кораблями в Финляндии, Дании, Германии.

Но противоречивое время конца пятидесятых не обошло и его. На встрече с молодыми калининградцами Никита Суслович прочитал «Портрет». Оргвыводы последовали незамедлительно. Он был отстранен от работы, к которой прикипел всей душой, и уже до конца своей службы не возвращался на корабли.

Но море звало неотступно. И для того, чтобы вдохнуть полной грудью воздух океана, Никита Суслович… использует отпуска. Многие годы с отпускным билетом в кармане он уходил в плавание по Тихому океану. Оттого-то в его стихах так много тихоокеанских мотивов. Я вообще не встречался с такою привязанностью к морю. Как не читал и таких, к примеру, строк:

…А может, звезды — это души
Всех, не дошедших до Земли,
Что дом оставили на суше,
А возвратиться не смогли?

Их слабый стон в пучине замер,
Унес их ангел или бес,
А звезды синими глазами
Глядят на моряков с небес.

И если сердце в море стихнет,
А тело поглотит вода,
В вечернем небе ярко вспыхнет
Еще одна — твоя! — звезда.

В стихах Никиты Сусловича ощутима «ленинградская школа», с ее тяготением к традиционной метрике, отчетливостью поэтической мысли. Не случайно одним из его учителей был Всеволод Азаров.

И все-таки, если говорить о творчестве Сусловича как о продолжении определенного направления в поэзии, то — он, несомненно, следует в фарватере стихов подводника-балтийца Алексея Лебедева. Более того, уже сейчас можно безо всякого преувеличения сказать, что Никита Суслович является наиболее одаренным и последовательным продолжателем лебедевских традиций в отечественной маринистике. Может быть, поэтому Анатолий Краснов в стихах, посвященных памяти поэта, напишет: «уже о флоте некому писать»…

Море, флот неотделимы от большинства стихотворений Никиты Сусловича. Даже в любовной лирике они пронизывают каждую строку, создавая ощущение поразительной цельности творчества:

Серп луны голубоватый,
Звезды вместо маяков,
Горизонт подернут ватой
Отпылавших облаков.

Ночь глуха и первозданна
И любой проглотит след.
У меня и океана —
Здесь другой подруги нет…

В последние годы он пристрастился к молчаливым долгим прогулкам по заповедным тропам Подмосковья — золотым и багряным осенним лесам. В его душу вошли «соловьиные ночи» в Поленове, он различил лебедей Непрядвы над Куликовым полем… Чувство причастности к истории родной земли, ее прошлому и настоящему, ощутимо во многих стихах поэта.

Хочется сказать о его любви к Калининграду. Ни годы московской жизни, ни бесконечные странствия не могли заставить его забыть о городе, где вышли первые сборники стихов, где «по именам окликнуть можно учителей любимых и друзей»… Калининград неизменно присутствует в его книгах, вне зависимости от того, где они издаются: на берегах Преголи или Москвы-реки.

Стихи Никиты Сусловича прошли самую строгую проверку — Временем. Они и сейчас, десятилетия спустя, не оставят равнодушным даже самого взыскательного читателя. Конечно, это прежде всего касается моряков, но разве не забьется учащенно сердце девушки, которая прикоснется к лирике поэта? И разве не найдут ответного отзвука в душах калининградцев строки, исполненные неподдельной любовью к их родному городу? Стихам Никиты Сусловича суждено долгое «плавание».

Стихи из сборника «Ты душою моею владел, океан».

ЗВЕЗДЫ
Дмитрию Ковалеву

Мы звезд почти не замечаем,
Нам недоступен их покой.
Мы рано лампочки включаем
В квартире нашей городской.

А сколько звезд над океаном…
Всю ночь на мостике стою,
Пытаясь в небе осиянном
Напрасно отыскать свою.

Зачем они собрались вместе,
К земному бытию глухи?
Бескрайний купол мачта крестит,
Как будто есть за ним грехи.

А может, звезды — это души
Всех, не дошедших до земли,
Что дом оставили на суше,
А возвратиться не смогли?

Их слабый стон в пучине замер,
Унес их ангел или бес,
А звезды ясными глазами
Глядят на моряков с небес.

И если сердце в море стихнет,
А тело поглотит вода,
В вечернем небе ярко вспыхнет
Еще одна — твоя! — звезда.

МАТРОСЫ СЛУШАЮТ СТИХИ

БАЛТИЙСК

Он живет по флотским законам —
Самый западный порт страны.
Дышит ветром морским, соленым,
Слышит пульс балтийской волны.

Он не любит пустых восхвалений
И всегда подтянут и строг.
Многолюдный в дни увольнений,
Затихает в часы тревог.

Здесь не ходят люди сутулясь,
На судьбу свою не ворчат,
И названия здешних улиц
По-матросски четко звучат.

Тишина. Корабли в дозоре,
И шаги патрулей слышны.
Встал на вахту город у моря —
Самый западный порт страны.

ВХОДНЫЕ МОЛЫ

Здесь вдоволь воздуха и света
И, на подъем всегда легки,
На плитах,
Солнцем разогретых,
С утра гнездятся рыбаки.
Слышны шаги
И смех веселый.
Весь гарнизонный город наш
Выходит на входные молы
И направляется на пляж…

Подобным дням мы знаем цену
Но помнит Балтика сама,
Как летнему теплу на смену
Спешат осенние шторма,
Надрывно голосит сирена,
Безлюдны берег и коса,
Мутнеет, закипая, пена,
Как в пасти бешеного пса,
Становится все холоднее,—
И если осенью не рай,
Зимой
Волна заледенеет,
Сбиваясь у камней в припай.
Но на виду у глыб тяжелых,
Разжав объятья грубых льдин,
Нам путь указывают молы.
А он у моряков один!

БЕРЕЗКА

Горизонта серая полоска
Да прибоя беспокойный гул…
Тоненькая русая березка
Встала на гранитном берегу,

Словно босоногая девчонка
Из родного дальнего села
За матросской песнею вдогонку
К нам на берег северный пришла.

У нее теперь одна забота:
Голову кудрявую пригнув,
Терпеливо ждет она кого-то,
Ветви к морю нежно протянув.

Я дружил и с западом, и с югом,
Но впервые среди этих скал,
За далеким за Полярным кругом
Верную такую отыскал.

Чайки перед бурею кричали,
Пенилась у берега волна.
Я хочу, чтоб девушки встречали
Нас, матросов, так же, как она.

В ГАВАНИ

В гавани,
под темными причалами,
Ежится от холода вода.
И сегодня
кажутся усталыми
На швартовы ставшие суда.
А подальше,
за входными молами,
Там,
где ветер
яростно звенит,
Ходят волны стаями веселыми,
Насмерть
разбиваясь
о гранит.

14 НОЯБРЯ 1941 ГОДА

Подводная лодка «Л-2» шла из Кронштадта
на полуостров Ханко... При форсировании
минных заграждений противника дважды
подорвалась на минах и затонула.
Спасено три человека. Среди погибших —
штурман лодки, поэт-маринист
лейтенант Алексей Лебедев.
(Из донесения о гибели подводной лодки «Л-2»
в районе острова Кери 14 ноября 1941 года)

О чем писал он
в свой последний год,
Когда в огне
и орудийном дыме
Вставало
то «немеркнущее имя,
В котором были
жизнь и сердце,— Флот»?
О чем он думал
в свой последний день
В осеннем, распоясавшемся море?
О верности? О нежности?
О горе
Войной опустошенных
деревень?
Что он припомнил
в свой последний час,
Разрывы мин
под тонким днищем
слыша?
Маячный свет,
серп месяца над крышей,
Немой укор невыплаканных глаз?..
Что он увидел
в свой последний миг,
Когда
вода корежила
отсеки? Взметнулись
и погасли в нем навеки
Какие строки нерожденных книг?!
Во мгле
остановившихся секунд
Его последних слов
мы не узнали.
Взяла эпоха
в неразмытый грунт
Стихи
и строки в вахтенном журнале.
Ноябрьских волн
тяжелые ряды.
Прикрой глаза, и ты увидишь четко
Сквозь толщу лет,
сквозь плотный слой воды
Невсплывшую,
несдавшуюся лодку.
Над Балтикой
холодная заря,
Борта и небо,
как тогда,
свинцовы.
Погиб поэт,
но мы с тобой
Не зря Его путем
идти в моря готовы.
Восточный ветер
холодит виски,
Безмолвно
Чайки за кормой
кружатся,
И тени туч,
как скорбные венки,
К подножью
нашей памяти
ложатся.

АПРЕЛЬ

Хоть солнце
все еще не светит,
Но ты его упорно ждешь.
Уже в горах укрылся ветер
И выдохся холодный дождь.
Стихает море после шторма,
За сутки прокипев до дна.
И снова обретает формы
Неистребимая весна.
Наедине с самим собою,
С утра,
один на берегу,
Гляжу
на гулкий бег прибоя
И наглядеться не могу.
Я слышу
вольных волн
молебен…
И все упрямей и сильней
О берег бьется
белый гребень,
Кладя поклоны
у камней…
Ни облачка в открытом небе.
Густеет
гор крутая даль.
И откровенен птичий щебет,
И яростно цветет миндаль!

ОСЕНЬ

На карниз охапку листьев бросив
И по крышам каплями звеня,
Ровно в полночь ласковая осень
Позовет на улицу меня.

Ветер спит, устав работать за день,
Свежий воздух холодит виски,
И луна плывет, спокойно глядя
Из-за тучи, как из-под руки.

Осень бродит при неярком свете
Сонных звезд и якорных огней.
Корабли, стоящие на рейде,
Загрустив, задумались о ней.

Им сейчас у стенки не мешало б
Подремать, швартовы заведя.
Ночь идет, едва касаясь палуб
Тоненькими ножками дождя.

* * *

Луж зеркала на асфальте,
Шлюпка на мокром песке.
Души,
вы зря не печальтесь,
Не поддавайтесь тоске.
Пусть изменилась погода,
Солнце за тучи ушло,
Но ощущенье полета,
Дюны, залив и весло,
Осени ранней
тревожность
Нам достаются с тобой,
Предоставляя возможность
Слышать усталый прибой
И, забывая о пляже,
В свете вечерней звезды
Видеть,
как сосны на страже
Молча стоят у воды.
Тонкой рябины запястье,
Моря живой окоем…
Овеществленное счастье —
Этим владеть всем
вдвоем.

ЛЕСНЫЕ ЭТЮДЫ
I
Не слыхать
Ни птиц, ни зверя
В обезлюдевшем краю.
Выйду на пологий берег,
Над водою постою.
Муравейник прелых листьев,
Зябнущей реки
эмаль...
Никаких случайных истин —
Только осень
и печаль.
II
Здесь
В семь часов
Совсем стемнеет.
Ночь заползет
Во все углы  —
К тропе
Придвинутся плотнее
Кого-то ждущие стволы.
Сюда не доберутся шины,
Снег занесет мои следы.
Вокруг — ни свечки, ни звезды…
Лишь с ветром
шепчутся вершины.
Деревьев
Дрогнувшие души
О чем задумались?..
Бог весть.
Нам этих мыслей
Не подслушать.
И сказок этих
Не прочесть…

* * *

Любовь становится трудней
И с каждым часом безысходней,
Но ты не сможешь стать свободней,
Вдруг пожелав проститься с ней.

Любовь становится нужней
И с каждым часом неизбежней.
Нет возвращенья к жизни прежней,
Нет в будущем спокойных дней.

Любовь становится нежней
И с каждым часом сокровенней,
И рушится барьер сомнений —
Секунда вечности длинней.

Любовь становится верней
И с каждым часом постоянней.
Все больше у нее желаний,
Все меньше на лице теней.

Любовь становится родней
И с каждым часом терпеливей,
И учит сердце быть счастливей,
Сгорая между двух огней —
В пространстве без нее и с ней.

* * *

Ветер
Дверь распахивает резко,
Забывая о спокойном сне.
Напряглась, как парус, занавеска,
И луна качается в окне.
Нас ночная Балтика встречает.
Дом у дюны
К берегу прирос.
За стеной —
Немолчный гомон чаек.
Лодка
Цепью звякает, как пес.
Знаешь,
Августовскими ночами —
Только стоит очень захотеть —
Следом за маячными лучами
Можно даже в юность улететь.
Плыть и плыть под шелест
Трав и сосен,
Лунным бликом на воде дрожать…
Хорошо,
Когда ты встретил осень,
А любовь
Не надо провожать.

ПАМЯТИ ДРУГА

В. Данилову

Широкоплечий и вихрастый,
Согретый
воздухом морским,
Сказавший жизни только
«здравствуй»,
Остался навсегда таким.
Веселый и двадцатилетний
Нам,
постаревшим,
не в укор
Однажды,
в ясный вечер летний,
Своей судьбе наперекор
Лукаво взглянет со страницы
И вновь
растает вдалеке,
Но будет
пульс горячий биться
В любой оставшейся строке.
Стихи
в окно мое стучатся,
А море с юностью в ладу,
И, удивляя домочадцев,
Я ночью из дому уйду.
Дорогу верную укажут
Буксиров
зыбкие огни,
Не захрустит песок на пляже,
Где мы сейчас
совсем одни,
Затихнет
мерный шум прибоя,
И в наступившей тишине
Мы станем говорить с тобою.
И ты опять
поможешь мне.

ПОЭТ

М. Кабакову

Далеко друзей дела забросили,
Только службу в этом не винят.
В маленькой зеленой Феодосии
Ровно в семь будильники звенят,

Пар уже посвистывает в чайнике,
Офицер склонился над листком,
И его — соседи и начальники —
Часто называют чудаком.

Шутят: мол, не гнался за излишками —
Прослужив на флоте двадцать лет,
Обзавелся
лишь семьей да книжками,
А квартиры настоящей нет.

Вы напрасно языки полощете.
Он, имея комнату одну,
Навсегда назвал своей жилплощадью
Необыкновенную страну.

Мы причины не отыщем в мистике,
Да и он факиром не слывет.
Можно мир весь поместить на листике,
Если там поэзия живет.

Письма ходят редкие и краткие —
Между нами мили и ветра,
Но, когда склоняюсь над тетрадкою,
Слышу ровный скрип его пера.

* * *

Мы встречались
Не в коридоре,
Не под вывеской на углу —
У ворот в Балтийское море,
На заброшенном в ночь
Молу.
Не знакомый с легкими снами
Твердокаменный,
как редут,
Гладко вылизанный волнами,
Он ветрами
насквозь продут.
Эту ночь
разделить нам
Не с кем —
Нас она забрала в кольцо…
Маяка короткие всплески
Озаряют
Твое лицо.
Как я жил?
Легко и бескрыло.
Только годы
летели прочь…
Ты, как остров,
Меня открыла
На молу,
заброшенном в ночь.

* * *

Наклонись к изголовью,
Дай мне,
город,
Проститься с тобой —
Самой первой любовью
И моей офицерской судьбой.
Над аллеями улиц
Незабытые ветры развей,
Чтоб ко мне протянулись
Обнаженные руки ветвей.
Но разлукой не милуй:
Ты навечно приходишь ко мне
Материнской могилой,
Теплым светом у дочки в окне.
Я хочу,
чтоб услышали
Меня этой ночью
Они.
Черепичными крышами
Под крылом самолета качни.
За последним вагоном,
Заглушив расставание болью,
Лейтенантским погоном
На солнце
сверкнула Преголя.

* * *

Когда перебираю даты
И называю города, Балтийск
Конца пятидесятых
Мне
вспоминается всегда.
Как вечный холст
в мореной раме,
Внезапно
оживает он,
Пропитан
морем и стихами
И нашим братством
озарен.
Мы встали,
юные, как боги,
Под флаги
Балтики самой
И уходили по тревоге.
И возвращались
не домой…
Нам были
тесные каюты
Привычней
всех квартир земных.

Copyright © 2006—2007 Ю&Н Каллиниковы
Разработка и дизайн Каллиниковы