КАБАКОВ М.
СУСЛОВИЧ Н.
КРАСНОВ А.
ПАНТЮХОВ И.
ПТИЦЫН А.
СЫСОЕВ В.
ДОВЫДЕНКО Л.
ШЕВЧЕНКО Ю.
ШУЛЕШОВА С.
главная > культура > искусство > литература
ЛИТЕРАТУРА
СЫСОЕВ ВИКТОР ВАСИЛЬЕВИЧ (1924—2003)
Виктор Сысоев — член Союза писателей России, автор шести поэтических сборников. В них горечь и мужество, ярость и сострадание, сдержанная печаль и трепетная любовь ко всему живому и всем живущим. В них запечатлелся значительный отрезок истории нашей страны, пропущенный через судьбу поэта.
Виктор Сысоев родился 28 мая 1924 года в Ленинграде, в рабочей семье, где с ранних лет привили ему уважение к труду, любовь к книгам, поэзии, русской народной песне. Мальчик проявлял недюжинные способности к рисованию, игре на фортепьяно, стихотворчеству, но в конце концов из трех муз победила одна — муза лирической поэзии.
В его первых поэтических опытах ощущалось несомненное влияние Блока и Есенина, которых он очень любил с детства.
Юношеские мечты о литературе, о поэтическом призвании перечеркнула война. В семнадцатилетнем возрасте Виктор Сысоев вступает добровольцем в Ленинградский противопожарный полк. Он участвует в тушении пожаров, разборке завалов, спасении погребенных под руинами. А в редкие минуты передышек продолжает писать стихи.
Жесточайшая зима 1941—1942 года подорвала его здоровье. Обессилевший от голода и цинги юноша был помещен в госпиталь, затем последовала эвакуация и длительное лечение.
В декабре 1942 года Виктор Сысоев становится курсантом военно-пехотного училища, которое заканчивает экстерном, и уже в сентябре 1943 года получает назначение на I Украинский фронт в качестве командира стрелкового взвода. Младший лейтенант Сысоев участвует в боях под Тернополем, Козловым, Золочевым.
После тяжелого ранения в июле 1944 года он оказывается на долгие месяцы прикованным к госпитальной койке. В Кисловодском эвакогоспитале он продолжает работать над своими поэтическими дневниками, начатыми еще в дни Ленинградской блокады и чудом уцелевшими в его полевой сумке.
В феврале 1946 года Виктор Сысоев увольняется в запас по состоянию здоровья и возвращается в свой родной Ленинград.
Пять лет он трудится на фабрике «Скороход». При этом не оставляет занятий литературой, публикует стихи в многотиражке, выпускает сатирическую стенгазету, участвует в поэтических семинарах.
С помощью особых тренировок ему удалось восстановить здоровье, после чего поэт смог осуществить свою давнюю мечту о службе в военно-морском флоте. Он заканчивает спецкурсы и направляется офицером-политработником на катера-тральщики Балтийского флота. Нелегкая и опасная служба военного моряка, траление боевых мин, штормы и авралы — все это дает Сысоеву новый толчок к поэтическому творчеству.
Море и война — главные темы его поэзии, которым он остается верен всю жизнь. С первых дней службы Виктор Сысоев активно участвует в работе флотского литобъединения имени А. Лебедева, сам ведет поэтический семинар в одном из флотских соединений.
В 1980 году Виктор Сысоев становится членом Союза писателей. Он является автором шести сборников. В 1968 году выходит первый сборник его стихов — «За горизонт ушли атаки». Затем появляются другие книги: «Не знает море тишины», «Хлеб и порох», «Росою звезд мерцает небо», «Чем жизнь оправдана». В 1998 году в издательстве «Янтарный сказ» вышла большая книга Виктора Сысоева под названием «Возвращается ветер на круги своя» — 150 стихотворений и две поэмы. Его стихи публикуются во многих коллективных сборниках, в журналах и газетах.
Ратный труд Виктора Сысоева, капитана I ранга в отставке, отмечен орденами Отечественной войны I и II степеней, многими медалями.
Виктор Сысоев всегда был желанным гостем на кораблях, в школах, в рабочих коллективах. Читатели тепло принимают его стихи, ясные, пронзительные, честные, по-мужски сдержанные и суровые.
Виктор Сысоев ушел из жизни в 2003 году.
Вот как пишет о поэзии Виктора Сысоева другой известный балтийский литератор Лидия Довыденко.
Напряженная и ищущая мысль, согретая большим чувством — это начало, которое скрепляет стихи поэта, придает им завершенность и помогает отчетливее представить живую картину мира. Сердце и око поэта перечувствовали и перевидели многое. Не понаслышке, а лицом к лицу столкнулся В. Сысоев с тем, что вошло в нашу историю зловещим словом «блокада». В стихах, посвященных памяти комсомольцев Ленинградского противопожарного полка, погибших в блокаде, поэт пишет:
Вот — по осенней мокроте
Девчата Куйбышевской роты
К последней движутся черте.
Помедлите,
Остановитесь!
Куда там —
Молодость, как шквал…
У каждой был чумазый витязь,
Но он сегодня опоздал.
Удар!
Колонны зашатались.
На Невском вздыбился фугас,
И мы подруг не досчитались,
На шаг опередивших нас.
Стоим, своим глазам не веря:
У ног бурлящая дыра,
Пылают сорванные двери
В рядах Гостинного двора.
Стихает нервный лай зениток,
Пуст горизонт,
Звучит отбой,
Бледнеет в небе дымный свиток,
И сыплет дождик обложной.
Девятерых из жизни вычтя,
Враги скрываются вдали.
Лишь перстенек с руки девичьей
В завалах тлеющих нашли.
Художественный образ возникает как обобщение осознанного, перечувствованного: «война — лишь руку протяни», он рождается на почве, уже глубоко вспаханной работой чувства и мысли. Поэт умеет передать и подробности события: «лишь перстенек с руки девичьей» и вещную сторону предмета, и трагический пейзаж, и тончайшие психологические переживания.
Виктор Сысоев, пройдя войну, передает свое мироощущение в стихах об этом периоде своей жизни и жизни страны. В изображении войны поэт видел войну, как «противное человеческому разуму и человеческой природе событие» и в которой человек остается все же человеком.
Перечитывая сборники Сысоева «За горизонт ушли атаки», «Хлеб и порох», «Чем жизнь оправдана», ощущаешь толстовскую стихию. Громадный и разноликий материал здесь сопрягается, образуя органическое единство. Выражая мнение народное, поэт осуждает захватническую войну и славит героев священной освободительной войны, ведя которую народ отстаивает национальную независимость своей Родины:
И пусть я не был самым первым
и уж, конечно, не герой,
но не сидел в тылу, в резерве,
а дрался на передовой.
Передо мною вся Россия
лежит поместьем родовым,
и за нее, за край осинный,
пойду в сраженье рядовым…
«Песня старого солдата».
Лирический герой Сысоева не идеализирован, но он привлекателен своим устремлением к деятельному участию в общей жизни. Смело идя навстречу тяжким испытаниям, он пытается ставить и решать вопросы, касающиеся не только его личной жизни, но и жизни своего народа.
Он падал с ощущением вины
За миг до окончания войны.
От Волги до Берлина долгий путь —
Он все прошел, но смерть не обмануть.
Оправдан тот, кто раньше был убит,
Когда несли к восходу груз обид,
Когда теряли большее, чем жизнь,
Когда Москва просила: «Продержись!»
Он падал с ощущением вины.
Раскрыты широко, удивлены
Смотрели, болью застланы, глаза.
Молчала батарея МЗА,
Молчал передний край, молчал весь фронт.
Вползала тишина со всех сторон.
И в этой невозможной тишине
Он выкрикнул «Прости!» — своей жене.
«Последний».
«Слово бывалого солдата» из сборника Сысоева «Хлеб и порох» вызывает в памяти героев «Войны и мира» — Тихона Щербатого и Платона Каратаева, в душе которого накопилась боль за отчизну, за Москву, и который уверен в гибели врага. Тихон Щербатый, самый полезный и храбрый человек в отряде Денисова, идет с топором на врага под воздействием естественного патриотического чувства.Эти толстовские герои словно воскресают в «Слове бывалого солдата» Виктора Сысоева:
Про Тулу слыхали?
К чему это гну:
Врагов мы бивали
В любую войну,
Уже эта мразь
Не глядит свысока.
Какого вчерась
Привели языка?
Хоть гитлер и югенд —
Сопля до колен,
А рад, что от вьюги
Да в нашенский плен.
У нас повелося
С далеких времен
Помедлим до злости
И — все возвернем…
И — лишь бы простили,
Что, грешные, мы
Врага допустили
До самой Москвы.
В тяжелой ситуации проявляются и худшие, и лучшие стороны человека. И в поэзии Сысоева близко утраченное многими чувство кровной причастности ко времени, к судьбе страны, личное восприятие мира, чувство ответственности за него. Казалось бы, что значит и что может один человек на войне, где на полях сражений — миллионы солдат, десятки тысяч самолетов в воздухе и множество танков. Но «патронов маловато», «стынет винтовка беззвучно, бесцельно» — такова правда жизни. Сейчас именно эти строки больше волнуют читателя, узнавшего «правду, как она есть».
И гораздо менее волнует слово «мы» сегодняшнего читателя, трудно понимающего или вообще не понимающего, что «мы» ощущалось не как безликая масса, а как единство человеческих «я», ощутивших свое значение и свою ответственность:
Лишь потому мы выстоять смогли,
что первые нас грудью заслонили,
и первыми врага остановили,
и первыми в сраженьях полегли.
Сожаленье и горечь, что могло ведь быть иначе. И жертв могло быть меньше, и события могли развиваться
Тех первых нет — мы все теперь вторые.
Мы выжили, хотя грядет наш час.
Вглядитесь в лица первых, молодые,
Они такие добрые, простые.
И слава им,
опередившим нас!
О пробуждении из «мы» — «я», совести, неотчужденного сознания и бытия думается после прочтения этих строк. Несмотря ни на что, все эти высшие человеческие начала жили в нашем народе. И в этом залог возможности нашего сегодняшнего пробуждения и воскрешения.
Привлекательность поэзии Виктора Сысоева в его высокой духовности, в широте культуры, в разнообразии его интересов. В его сборнике «Росою звезд мерцает небо» названия стихотворений говорят сами за себя: «Бежин луг», «Памяти И. Бунина», «Времена года», «Аппассионата», «Этюд», «Триптих» и др. В них звучат близкие русской душе идеалы красоты и добра, любви и самопожертвования. В русской поэзии в течение многих веков выработалась определенная художественная традиция сопоставления человеческих чувств с образами природы, мифологии, произведениями мировой художественной культуры. И в этих стихах слышится голос поэта. Как писал М. Волошин, «голос поэта — это самое пленительное и неуловимое… это внутренний слепок души. Лирика — это и есть голос. Лирика — это и есть внутренняя статуя души, изникающая в то же мгновение, как она создается». Голос Сысоева, то напряженный, пронизанный водоворотами и отливами, то прозрачный, с полынной горечью на дне, то прислушивающийся, то непринужденный и свободный.
Огнем закатным светят окна,
И вспомнил я свой Бежин луг.
Ночное, блеск росы на копнах,
Копыт в тумане перестук.
Закат погас.
Умчались кони?
Куда?
Ту молодость спроси.
Осталось на моей ладони —
Звездой на розовом погоне —
Густая капелька росы.
«Бежин луг»
Голос Сысоева необыкновенно звучен и богат оттенками:
Расплещется иволга в росную рань,
Прорежется солнца багряная грань,
Расплавится золотом вишня в саду…
— Любимая, верю, вернешься, я жду.
Лицо промелькнуло средь алых гвоздик —
То солнечный блик ,
только солнечный блик.
«Времена года»
В голосе поэта сердечность, душевность:
Скромна, как Севера природа.
Сильна, как волжский ледоход,
Душа великого народа…
Боль заклинает — не поет.
В ней колокольчик, «дар Валдая»…
И за рекой войны набат
В ней васильков глаза сквозь жито,
И первой ласточки полет.
В ней все, что было пережито,
И с нашею судьбою слито,
И что вовеки не умрет.
Неугасимое чувство Родины постоянно находится в сердце, заставляя его биться то сильно и яростно, то замирать, то наполняться светлой радостью или печалью.
Помилуй нас, море,
За то, что твое без отдачи берем.
Что мы не умеем
за щедрость твою расплатиться добром.
Твой мир убиваем.
И — с рыбой попутно — крадем красоту,
Я знаю, ты можешь
всех нас — мародеров — подвергнуть суду,
но ты терпеливо
и редко срываешься в буйство и гнев,
лишь стонешь ночами,
волной отмывая липучую нефть.
«Песня старого рыбака»
Чистая совесть и доброта постоянно сталкиваются со злым и темным. В этой «Песне…» и страстный призыв беречь природу, и стремление к гармонии, гуманности, предотвращению жестокости.
Многое в поэзии начинается с любви:
Так много о любви сказали —
Потомкам хватит на века,
Что новое уже едва ли
Откроет и моя строка.
И все ж, на грани увяданья,
Я сердцем понял, что она —
чужому горю состраданье
и соучастья глубина.
Последний луч, мой взор лови.
В тоске предчувствий сердце сжалось.
О, протяни мне руку, жалость,—
сообщница больной любви.
Любовь, жалость, милосердие, человечность. В стихотворении «Другу» (сб. «За горизонт ушли атаки») поэт говорит: «очеловечивать земное наш человеческий удел!»
Героини стихов В. Сысоева почти лишены внешних черт, но несомненной внутренней чертою всех является то неотразимое обаянье, которое пронизано духовностью и немыслимо без нее.
Ты далеко, а я почти ослеп,
Ищу твое лицо в пустыне неба.
Ты — мой костер и ежедневный хлеб,
Но можно ль без огня жить и без хлеба?
В их духовном облике гармонически уживаются здравомысленный и добрый практицизм и живая способность стремления к добру, красоте и самоотречению. Естественность и легкость, с какою они без насилия над собой осуществляют это стремление, и придают им красоту и возвышенность:
Катенька — Катюша, пропал голосок ,
Уронила утица перья на песок.
Видно, подломилось утицы крыло,
Над буйной головушкой белым-то бело,
Волглая, весенняя плачет береста:
— Улетай ты, сиверко, хлестать перестань,
Но не слышит ветер, стонет, в гневе лют —
Письма похоронки по реке плывут.
«Рассвет над болью»
Опять мы бросались под танки,
Ложились в степной травостой.
Нас, мертвых, другая Татьянка
Кропила живою водой.
Согретую телом рубаху
Снимала, рвала на бинты,
И вновь поднималась из праха
На склоне крутой высоты.
Любовь героинь поэзии В. Сысоева так сильна, что она выше страдания, она — по сути — очищение от несовершенства и потому — в конечном счете — совершенная любовь
Мне думается, нет на свете женщин,
Живущих полным счастьем — до краев:
Их путь земной тревогами увенчан,
Они как будто смотрят в глубь миров.
Провидя зарожденье всех несчастий,
Истоки бед, возможности утрат.
Предугадать судьбу никто не властен
Но женщина!
Та может.
Говорят.
Как, бывает, обновляет землю первый радостный дождь, так пробуждает нас и очищает, возвращает данное нам от природы — и нередко рано потерянное — чувство прекрасного, светлая, родниковая поэзия.
Мудрость и светоносность стихов Сысоева берут начало в любви: к матери, родному городу, к травам и цветам, к человеку и птице, к неповторимой жизни. Березы у него — «модницы», ветер — «пересмешник», судьбы — «реки», память — «растревоженная птица», апрель — «сиренью клубится», а даль — «всплакнула болотной выпью». Искренний и вдумчивый художник, он в то же время философ, поэт человека и природы, поэт своего времени:
Стою на плоской шахматной доске,
Как чудом уцелевшая фигура.
И ложится на Землю
«салюта» виток —
словно бинт —
на задетый осколком висок…
Удивительны эти поэтические находки, на них откликается душа читателя, потому что они согреты сердечным огнем, по-настоящему пережиты. Поэт задает много вопросов, не всегда сам находя ответы на них, иногда произносит почти заклинания, сродни тем, к которым обращался человек еще в древности, но и у современного поэта они почти магические.
…Мы звезды грудью раздвигаем,
но отступает горизонт.
А что за ним — за тем отвалом?
Святая скорость, дай ответ!
Далеких солнц для жизни мало,
Хотим рукой потрогать свет:
Да будет он ручным медведем!
Ну что ж, корми его из рук.
«Для чего живет человек?» «Чем жизнь оправдана?» Как жить в мире среди тех, кто «пока лишь время убивает, потом кого-нибудь убьет», среди тех, кто «слепой к добру и красоте»? В Евангелии есть ответ на эти вопросы: «Познай истину, и истина сделает свободным». Но возможно ли ее познать? В. Сысоев говорит: «Невозможного нет для поэта», потому что он понял:
В плену прогнозов и гипотез,
Сгибаясь, мчимся, кто куда,
О человечестве заботясь,
О человеке —не всегда!
Он понял: счастье кой-какое
И милосердие людское
На белом свете все же есть.
Все доброе, все дорогое,
Святое во мне — от тебя.
«Любимой»
Так может говорить только человек, вступивший в самое благодатное время — время мудрости — и надежд и ожиданий новых страниц, замыслов, потому что душа его «отозвалась на самое колебательное, и значит, не высохла, не умерла она в нас, и в урочные минуты все та же русская, памятливая. А что в душе, то свято!..» (В. Лихоносов).
В стихах поэта и день прошлый, и день будущий. И пусть он будет счастливым для него, наполненным стихами и замыслами.
Стихи из последней книги Виктора Сысоева «Возвращается на круги своя»
ПАМЯТЬ ИЮНЯ
Нет, не прошло,
не отболело…
Пружину памяти задень:
людских судеб
водоразделом
прорежет землю злая тень,
и горе застенает возле,
и обозначится отсчёт
того, что было
ДО и ПОСЛЕ,
с тех самых дней,
в тот страшный год…
Нам верилось,
пойдет иначе:
судьба подаст
хороший знак,
народным гневом озадачен,
отступит бешеный маньяк.
Но нет! —
Пророс баварский солод,
решились подлые умы,
ударил исполинский
молот,
и наковальней стали мы.
И нужно в этот день
июньский,
когда в приклад
вросла щека,
сквозь контур
амбразуры узкий,
увидеть путь из тупика,
собраться с духом,
не попятясь,
не мысля — «быть или
не быть?»
Сдержать врага
бандитский натиск.
И выстоять,
и — победить!
1951 г.
ДВА ФЛАГА
Нежданностью душа угнетена:
вновь поднят флаг,
крещенный при Гангуте,
Петра десница в этом атрибуте,
простом куске льняного полотна;
за ним Чесма,
Синоп…
С далеких пор
был курс проложен,
славен,
многотруден…
«Варяга» вел под этим флагом Руднев,
под ним — Цусимы
доблесть и позор.
Но знамени другому
я давал
присягу,
как моряк советский,
и помню Ленинград,
фарватер невский,
Адмиралтейство
и компасный зал…
Стоял Кронштадт, голодный и сырой,
еще держался полуостров Ханко…
Блокадная метель
и лихорадка,
и гордый флаг,
что осенял наш строй;
осколками пробитый,
в стынь и в зной,
он звал к победе!
Боль не ослабела:
где эти звезды красные на белом,
на ткани с голубою полосой!..
Рей, флаг Андреевский,
на норд или на вест
лети,
тебя я славлю без подвоха,
но не затмил ты и мою эпоху
и на звезде моей
ты не поставил крест.
июль 1993 г.
Герою Советского Союза Борису Петровичу Ущеву
Один на белом свете,
в скрещенье двух дорог,
стоит на постаменте
торпедный катерок;
он был для боя создан,—
в нем сила и полет,
лучатся ало звезды —
врагам разбитым счет;
он к вечности причален —
весь устремился ввысь,
в простреленном дюрале
поет соленый бриз,
над рубкой листьев шорох…
Давно тот катер пуст,
но он, как юность, дорог,
как первый встречи вкус…
Летел он, вездесущий,
под вражеским огнем,
Борис Петрович Ущев
командовал на нем,
и шли широким строем,—
всем бурям вопреки,—
такие же герои,
балтийцы-моряки,
отважные ребята,
открытая душа!..
Входил в волну Г-пятый,
как лезвие ножа,
торпед шипели стрелы,
гремел войны аккорд
и в прорези прицела
взрывался вражий борт!..
О, годы! Вы — тираны,
вы судите — пора…
Уходят ветераны,
уходят катера;
один на белом свете,
в скрещенье двух дорог,
стоит на постаменте
торпедный катерок;
с бетонного оплота
не выйти на редан.
Но курс родного флота
проложен в океан,
но жив в ракет раскате
ТОТ дух и ТОТ полет!..
И этот скромный катер,
порыва не утратив,
всех нас переживет.
1968 г.
НО ЭТОТ КРАЙ Я НЕ МОГУ ПОКИНУТЬ
Земля, хочу родной тебя назвать.
Здесь множества племен белеют кости,
еще вчера себя считал я гостем,
и думалось, мол, честь пора бы знать,
откланяться.
Но море-то своё,
волн толчея привычна и знакома,
понятен голос трав,
близка мне дрёма
дубов, укрывших зябкое жнивьё;
пускай меж редколесья, иногда,
проглянет фольварк
с крышей черепичной,
под готику,
но около, привычно,
совсем по-русски сложена скирда;
с чужого дота сорванный колпак
еще нацелен марсианским глазом
на магистраль,
где деловые МАЗы
везут зерно — страды приметный знак.
И смерть еще мерещится,
грозя
из башни крепостной ударить в спину,
но этот край я не могу покинуть,—
в его полях лежат мои друзья,
здесь вырастил детей,
в солдатский быт
пришло с годами обретенье дома,
где все привычно, прочно и весомо,
где каждый гвоздь моей рукою вбит.
1985 г.
ПРИМОРСКИЙ ГОРОДОК
Вишни, яблони и сливы,
перекрестья двух дорог,
между морем и заливом
расположен городок;
вьется речки синий пояс,
утки белые плывут,
отдыхает дизель-поезд
тут не больше трех минут,
побережье нелюдимо,
тишь в запретной полосе.
И как будто катит мимо
жизнь по рельсам и шоссе,
прошуршит сухой соломой,
покривит усмешкой рот,
тормознет у гастронома
и уйдет за поворот.
Созревает облепиха
в полосе прибрежных дюн,
вечерами кто-то тихо
щиплет медь гитарных струн,
пророкочет бас баяна,
отзовется стук ведра,
вскрикнет птица из тумана
и затихнет до утра.
Дети спят и видят сказки,
взрослым снится трудный быт,
лишь солдат в зеленой каске
сон беспечный сторожит,
озирает палисады,
берег, выгнутый дугой:
для души бойца — услада
отвоеванный покой,
этот мир просторный,
светлый,
петушиный,
дровяной,
мир колодезный,
приветный,
русский,
добрый,
коренной.
1988 г.
СВЯЗЬ ВРЕМЕН
Когда с высот окину взглядом
весь край, в котором я живу,
пахнет рассвет огнем и хладом,
раскрыв истории главу:
во всей красе,
орлами славы,
взлетит крылатый шелк знамён
над Лавой,
над Прейсиш-Эйлау,
там выстоял Багратион…
Где дали залегают немо,
где тень минувшего скользит,
сверкнет уланской саблей Неман,
и русский царь войдет в Тильзит…
Южнее,
за границей сонной,
таятся знаки горьких дней:
погиб там генерал Самсонов
с несчастной армией своей;
в болотной хляби ноздреватой,
не подчиненные векам,
немым укором землякам
лежат российские солдаты…
Увижу и другие годы:
перед атакой перекур,
фортов угрюмые обводы
и цитадели злой прищур;
кроша железо,
камни,
брусья,
гремит артиллерийский шквал!
Вот там убит Серега Гусев,
а там Иван Ладушкин пал…
Орлы и звезды на погостах,
кресты, истлевшие в полях,—
и опознать, увы, не просто,
чей захоронен скорбный прах,
чей образ славы и печали
в ландшафте здесь запёчатлён…
Но помним:
деды завещали,
чтоб мы в беспамятство не впали,—
ранить святую связь времён.
1994 г.
ДАЙ МНЕ ЖИВОЙ ВОДЫ
Мой верный друг, дай сердцем обопрусь
на красоту твою, переведу дыханье,
из добрых рук живой воды напьюсь —
почувствую всю щедрость воздаянья.
В тени мохнатых крон, среди стволов,
идя вдоль тишины по мягкой хвое,
поговорю с тобой без лишних слов,
нас в целом мире будет только двое.
Тряхни своей зеленой бородой!
Зазнался, мол, и стал бывать все реже,
напомни мне с крестьянской прямотой,
что стал слабеть я, городом изнежен.
Текучка дел, предчувствие беды,
но я борюсь, надеясь на удачу…
Мой верный друг, дай мне живой воды,
чтоб завершить все то, что прежде начал.
1979 г.
ПОСЛЕДНИЙ ПАРАД НАСТУПАЕТ
В боях уцелел и не умер от ран,
еще «повоюешь» (кто знает?).
На Красную площадь приди, ветеран:
последний парад наступает…
А первый был выбелен снежной крупой,
с тех пор твоя ранняя проседь,
ты прямо с парада направился в бой —
врага от столицы отбросить.
Ты все претерпел, бескорыстный герой,
свободы Отечества ради…
Был ливнем отмечен победный второй,
все помнят об этом параде…
Потом ты из праха страну поднимал,
в развалинах ногти ломая,
ты редко в те дни ордена надевал,
хранил их от мая до мая.
Когда же забрезжило в небе твоем,
судьба вновь расправилась круто:
вдруг вспыхнул пожаром страны окоём,
набатом ударила смута;
хапуги хватали, кто сколько сумел,
из подпола вылезли бесы,
бедою застигнутый, ты онемел —
ходатай больниц и собеса;
опомнился было, но драка и шмон
набрали нечистую силу,
тебя отдубасил прилежный ОМОН,
вконец нищета подкосила.
Дела твоей жизни развеяны в дым,
все слопала хищников стая,
стоишь на распутье разбитым, больным,
бессильно конца ожидая;
властей оппонент, ты опасен для них,
как танк, пусть подбитый и ржавый,
главнейший свидетель и песен иных
и мощи великой державы.
1995 г.
ПОГИБАЮ, НО НЕ СДАЮСЬ!
Алой кровью настил мокреет,
сбиты ядрами флаг и гюйс,
что ж, поднимем сигнал на рее:
«Погибаю, но не сдаюсь!»
Так от века у нас устроено:
порох кончился — гордость есть,
мы в пучину уйдем достойно,
не унизив плененьем честь…
Жизнь сегодня, как лотерея,
предсказать итог не берусь,
только снова сигнал на рее:
«Погибаю, но не сдаюсь!»
Перестройка, реформ морока
вышла боком, тягчайшим злом:
корабли, не отплавав срока,
словно рухлядь, идут на слом.
Явь предстала кошмарным бредом,
о таком не мечтал и враг:
нами брошенный, подло преданный
у причала погиб «Варяг»,
уплыла за кордон Либава,
пирс Клайпедский не светит нам,
город русской матросской славы
сдан мордатым сечевикам,
город юности — Севастополь
повернул на опасный галс,
Севастополь звучит, как вопль,
как печальный прощальный вальс…
С каждым часом беда острее,
что случилось, понять я тщусь?
Вновь полощет сигнал на рее:
«Погибаю, но не сдаюсь!
Не сдаюсь!
Пусть грозят измором,
пусть потери сто раз на дню»…
В наши души глядит с укором,
воспаленным зовущим взором,
флот российский, идя ко дну.
1995 г.
23 ФЕВРАЛЯ 1992
Не шли ракеты,
не катили танки,
пехота не равняла бравый строй,
печальный марш
«Прощание славянки»
играл оркестр
на площади пустой;
в Москве
как будто ждали супостата:
с дубинками
кругом
здоровяки…
К могиле Неизвестного солдата
знать возлагала
пышные венки.
А за кордоном оцепленья,
рядом,
призывной медью труб ободрены,
но — отделенно,
в плотные отряды
стекались ветераны ТОЙ войны,
явленные из ТОЙ
победной были,
с приметами неробкой нищеты…
Они пошли,
но путь им перекрыли
крутые парни,
выставив щиты!..
Сошлись лоб в лоб:
— Сыночки, пропустите…
— Наш праздник…
Не позволим отобрать!..
Нажали,
в милицейском монолите
пробила брешь проверенная рать,
хлынули —
венки, цветы и флаги,
но впереди их ждал
второй заслон:
солдата,
уцелевшего в рейхстаге,
наотмашь бьет
детина из ОМОН…
Он страшен был
в своем холуйском пыле…
Но,
падая,
успел шепнуть старик:
— Сегодня демократию убили…
— Уби-и-ли! —
Раскатился чей-то крик…
Стекала кровь
на орденские планки
и расплывалась красною звездой…
Печальный марш
«Прощание славянки»
играл оркестр
на площади пустой!
29 февраля 1992 г.
ОТ ПРОШЛОГО НЕ ОТРЕКУСЬ
Язвит хула змеиным жалом,
но, время помня наизусть,
привержен тем же идеалам,
от прошлого не отрекусь,
оно — одно мое наследство,
мой довоенный Ленинград,
друзья, что жили по соседству,
та высь, где голуби парят;
не отрекусь от дней блокады,
от фронтовых убитых дней,
где жизнь чуть теплилась лампадой,
но дух был чище и прочней;
от ликованья в сорок пятом,
поры надежд, идущей вслед,
и — лицемерием распятой —
позорной правды близких лет.
Прямой дорогой, не окольной,
теряя кровь, Отчизной горд,
я шел с народом добровольно
и не ославил свой народ;
и, спотыкаясь не однажды,
шаг в шаг я смог бы повторить
свой выбор.
Ведь свободен каждый
по правде жить или хитрить…
Пусть каждый день обиды множит,—
давно привычной стала грусть,—
одно гадье меняет кожу,
от прошлого не отрекусь!
1990 г.
Как псы, сорвавшиеся с цепи,
всё без разбора в клочья рвут,
так и шуты на нашей сцене
вершат над прошлым скорый суд;
умершим — что, их песня спета,
они уж в качестве ином,
их безответные портреты
хоть поджигай, хоть мажь дерьмом.
Есть в скоморошестве граница,
та еле видимая грань,
что преступи — и обратится
сатира в площадную брань.
— Гляди, разгульная столица,
уставшая от шутовства:
как омерзительно глумится
Иван, не помнящий родства.
1990 г.
Copyright © 2006—2007 Ю&Н Каллиниковы
Разработка и дизайн Каллиниковы
